«Власти нечего предложить стукачам». Анна Северинец о делах «по доносу»

Когда в обществе появляется доносительство?

Где есть власть, там есть доносы. Хорошо видно по детям. Когда они играют во дворе между собой, то ненавидят ябед и доносчиков. А когда они в школе, где доносы поощряются, — дети часто стучат: «а Петров не сделал домашнее задание!», «а он подсматривал, когда рассказывал стихотворение!» Внутренне, когда человек стучит в школе, он понимает, что это подло. Но он уже поддержан системой.

Тогда же, в школе, перед детьми впервые и со всей серьёзностью встаёт вопрос: а в чём разница между доносом и активной гражданской позицией? Ответить сложно. Тем более, что большинство взрослых этой темой манипулируют.

По школе очень видно, что донос — сильный инструмент власти. Глаз не хватает, за всем не досмотришь. Поэтому для любого завуча по воспитательной работе, дети-стукачи — ближайшие помощники. И за свою «работу» они получают преференции — например, могут отпроситься с уроков. Такая связка: обоснование, почему доносить хорошо — донос — поощрение — работает аналогично во взрослой жизни.

Что становится первым звоночком перед тем, как доносы ставятся на поток? Дружинники в университетах, которые должны «следить за порядком», доносы-анонимки, из-за которых людей обыскивают и заводят статьи — это начало?

Да, думаю, начало. Доносчики — не просто эффективный инструмент, но ещё и крайне дешёвый. Чтобы запустить его, всегда используется одна схема:

Следующий шаг — показательно возвысить несколько доносчиков, превратить в героев.

Как условный Павлик Морозов? 

Да. И дальше воронка раскручивается: чем больше ты донёс, тем больший ты молодец. У нас в Минске работа, кажется, началась раньше, чем в университетах появились «наблюдатели». Помните, смски рассылались — стукни на соседа, если заметили что-то плохое? Вот тогда.

Доносчики — это всегда признак тоталитарной власти?

Думаю, и в Европе достаточно таких случаев. Но тоталитарная власть ставит донос на поток и поощряет его.

А есть что-то общее между доносами в разные годы? 

Доносы 30-х ничем не отличаются от доносов 2021-го. Их всегда видно, они мелочные и выдают личную заинтересованность. Всегда рождаются из чувства зависти и неполноценности.

Это прочитывается через текст: донос всегда будет написан пафосным языком, топорными лингвистическими конструкциями. Человеку ведь нужно себя чем-то подкрепить, свой подлый поступок. И превратить его из доноса в гражданское «дело чести». Поэтому донос будет всегда преувеличенным. Это чётко видно, если сравнить донос со служебными записками штатных сотрудников КГБ (в 30-е — НКВД). Записка всегда безэмоциональна и, как бы мы к ней ни относились, по делу. Ни ненависти, ни радости. Такой-то, там-то, делал то-то. Донос всегда будет написан так: «обрушивает государственные устои!», «воспитывает детей в ощущении ненависти и разжигания розни!», «пропагандирует и злостно подстрекает!» И повод при этом будет по мелочности своей несопоставим с такой лексикой.

Яркий пример — доносы 30-х, 50-х и 60х годов в области искусства. Когда писатель N пишет про своих коллег, что они «троцкистско-зиновьевское охвостье», «фашистские выродки». А претензия сводится к тому, что кто-то из «негодяев» не оценил его произведение и не поставил в печать.

А люди-флюгеры, которых всегда много, склонны к доносительству? 

Нет, они не будут писать доносы. Эти люди живут в ожидании, кто победит. А идти на союзничество с властью, которая пока не победит точно — нет. Люди-флюгеры не рыпнутся — страна небольшая, всё открыто, имя станет сразу известно, особенно в небольших городах.

Говорят, многие доносчики плохо закачивали, потому что никто не любит иметь с ними дело, даже те, на кого они «работают».

Это красивый миф про отмщение из Библии. Доносчики оканчивают по-разному. Например, у Светланы Алексиевич в книге «Время секонд хэнд» есть история про женщину, у которой была маленькая комнатка в коммуналке, а у соседей — мама, папа и дочка — была большая. И женщина написала на соседей донос. И эту комнату, поскольку донос она писала не анонимно, отдали ей. Взрослых забрали, а девочку женщина удочерила и вырастила. Девочка потом вспоминала, что никогда не могла бы даже подумать, что эта женщина донесла, потому что та ей отдавала всё тепло, всю заботу, как мать.

Или широко известная история Ираклия Андроникова и Даниила Хармса. Хармс и Андроников были в одной литературной группе. Андроников был очень молодым, и когда его арестовали, под давлением согласился доносить. И когда всех, кроме него, посадили, Андроников до конца жизни содержал жену Хармса. Боялся делать это открыто — она его не простила. Но оставлял деньги и продукты под её дверью, сохранил архив Хармса. А когда стало можно, начал продвигать его творчество. То есть отбывал повинность за тот донос. 

Что касается белорусских реалий, так и должности доносчики имели, и ордена, и медали.

Истории разные, но чаще всего доносчики просто выходят в тираж — их перестают использовать. Особенно тех, кто доносит на постоянной основе.  Они — низшая ступень государственной машины.

Если волны доносительства не отличаются в разное время и развиваются примерно по одной схеме, то мы сейчас — в какой точке? 

В той, где у режима больше нет другого пути, кроме репрессий и усиления контроля. Сталин ещё мог как-то развернуться в другую сторону в 38-м, когда репрессии 37-го породили в народе совершенно ужасную реакцию. Принято говорить, что люди тогда терпели и не возмущались. Но достаточно хотя бы почитать письма, которые писали в то время жители Минска — Грековой, Пономаренко. Всех депутатов, все местные органы власти буквально заваливали гневными письмами. Это был стотысячный поток, где люди не просили, не умоляли, а были злы невероятно. И в 38-м власть устроила «откат» — расстреляла многих НКВДистов, участников репрессий 37-го года. Да, отчасти это был результат подковёрной борьбы между силовыми структурами, но отчасти — осознанный жест, чтобы успокоить людей. Дать понять, что социалистическая законность существует для всех.

У нас и репрессии не такого масштаба, и откатить насилие назад у власти возможности нет. Первое же уголовное дело против работника силовых структур, — и все разбегутся. Никто из них не будет больше чувствовать себя в безопасности.

Но это не значит, что у Беларуси есть опасность превратиться в страну доносчиков. Уж очень мало преференций этот режим может дать взамен. Доносчики же тогда доносят, когда они на стороне сильного и процветающего. Или на стороне большой идеи.

Да, доносы есть. Вспомнить хотя бы историю недавнюю со сморгонским учителем, когда ребенок записал видео, где учитель ведёт урок, отдал запись маме, — и вот уже у учителя забрали всю технику представители силовых структур. История классическая, но такой мальчик пока один на всю страну.

Ещё раз: в 30-е у людей была возможность оправдать себя идеей. Вот сын вдовы Колчака жил, никого не трогал, работал на заводе. Стал встречаться с девушкой. А мама девушки была сильно против. И она написала донос. И решила свою личную проблему — дочь перестала с ним встречаться. Но оправдание было — разоблачить врага народа. Доносчик всегда мелочен, но ему надо перед собой иметь мандат на подлость.

А ещё сегодня, если говорить детской лексикой, хороших больше. По крайней мере пока. 

Помогаете devby = помогаете ИТ-комьюнити.

Засапортить сейчас.