Андрей Грабовский — сооснователь и CEO компании Epicmax. В ночь на 10 августа он с женой возвращался домой на машине, до дома не доехали. Следующие 72 часа Андрей провёл в Московском РУВД и Жодино. Он говорит, что ему «повезло» — настолько, насколько это слово вообще может быть применимо к ситуации насилия и пыток. dev.by записал рассказ Андрея. Осторожно: может травмировать.
Андрей Грабовский — сооснователь и CEO компании Epicmax. В ночь на 10 августа он с женой возвращался домой на машине, до дома не доехали. Следующие 72 часа Андрей провёл в Московском РУВД и Жодино. Он говорит, что ему «повезло» — настолько, насколько это слово вообще может быть применимо к ситуации насилия и пыток. dev.by записал рассказ Андрея. Осторожно: может травмировать.
— В ночь на 10-е мы с женой возвращались домой на машине. У «Короны» на м. Молодёжная, перед мостом на Притыцкого, дорога была перекрыта автобусами с ОМОНом. Мы были в крайней правой полосе. Сначала мы чувствовали себя в безопасности. Но в какой-то момент омоновцы в полном обмундировании, «космонавты», стали выбегать на дорогу, дубинами бить машины, вытаскивать оттуда людей. Мы перепугались: уже начали бить по машине, стоявшей позади нас. Так как мы были в крайней правой полосе, то сначала никуда не могли деться, потом машины стали разворачиваться и освободилось пространство слева.
Но тут они бросили светошумовую гранату прямо под колёса развернувшейся и уезжающей машины на встречной полосе, из-за этого мы испугались разворачиваться и повернули налево в тупиковую улицу. Выезда с неё не было, назад ехать нельзя, поэтому мы начали прятаться по кустам.
Мы сорвали белые браслеты, и это было правильное решение: все читали истории, что было с людьми, на которых браслеты находили.
Приехала машина, и по кустам стали рыскать люди в зелёной форме с фонариками. Прятавшихся было много. Нас с женой и других нашли, наставили на нас оружие: «Лечь на землю, руки за голову!».
Начали поднимать женщин (сначала подумали, что я — тоже женщина: у меня длинные волосы), потом — мужчин, и повели нас в какой-то опорный пункт. Так как поза — руки за спиной, голова — вниз, я видел в основном только ботинки и ничего больше.
В опорном пункте мы сначала стояли просто головой в стену. Моей жене стало плохо, я попросил вызвать «скорую», они сказали, что разберутся, надели наручники и повели в микроавтобус. Снова — в скрученном положении, в каком я ходить не привык.
Когда я поднимался в автобус, споткнулся и потерял равновесие. За это получил по уху со словами «что, плохо себя чувствуешь?»
Наручники сильно жали. Услышали, что нас везут в Московское РУВД.
Там нас отвели на четвертый этаж в актовый зал, сняли наручники. Я сел в кресло, осмотрелся — жены не вижу. Почувствовал одновременно страх за жену и физическое облегчение от смены позы, и тут сзади мне прилетает: «Голову в пол, б…!» Мне давят со всей силы на шею, чтобы я согнулся, выставил руки вперед и сидел так. Следующие 12 часов я провёл в таком положении.
За то короткое время, что я сидел прямо, успел заметить, что там была милиция в балаклавах (не знаю, омоновцы или нет) и кадеты (на погонах — буква «К») — скорее всего внутренних войск (знаки отличия разглядеть не успел). Кадеты были без масок, выглядели очень смущёнными.
Люди в балаклавах вели себя по-зверски. В памяти уже стерлись детали, но помню, что я сидел и не понимал, как можно нас, обычных ребят, так ненавидеть.
Одну девушку завели очень грубо. Когда она пыталась жаловаться, ей сказали: «Ты же даже не женщина».
Я видел только берцы и штаны. Когда мимо меня проходили штаны зеленого цвета, то я чувствовал себя в относительной безопасности, мог подсмотреть чуть вперед, знал, что солдатики бить не будут. Когда проходили синие штаны, я боялся дышать. За стеной ночью я слышал крики и стоны — там уже кого-то били. Сильно.
В какой-то момент меня повели на опись вещей. Как убийцу: крепко держали, голову вниз. Вещи описывали курсанты. Они делали все очень корректно, выглядели смущёнными. Но в этот момент зашли «тихари» (накаченные мужчины в гражданской одежде) и завели новую партию людей. Шли с гомоном, вели людей как убийц, как куски мяса, хотя никто не сопротивлялся. Новых задержанных начали бросать на пол в угол актового зала. Там они и лежали.
После описи людей начали записывать на камеру. ФИО, место работы, должность. Смеялись, когда я сказал, что директор (волосатый, грязный после задержания и выгляжу младше, чем на самом деле). Дали на подпись листок с описью вещей.
Я начал читать — «Что ты там, б… читаешь, бегом подписывай!» Но я всё равно взял себя в руки, дочитал, убедился, что главные вещи — кошелёк, карточки, телефон — на месте, и подписал.
Снова скрутили, посадили на место, дали по шее так, что аж воздух вышёл из лёгких с хрипом. Сидел, не рыпался и подглядывал в тот угол зала, где люди лежали на полу. Слышал, что многих задержали на «Монетке». Кто-то просто ел шаурму, их с шаурмой принимали. Наконец увидел жену — мы переглядывались, но получалось не очень: с ней тоже грубо обходились, ткнули в шею, как только она начала на меня смотреть.
Потом люди начали проситься в туалет — они не пускали: «В туалет дома надо было ходить, а не на улицу выходить». «У дочки сегодня день рождения, а мы тут с вами сидим». «Ссыте и срите под себя».
В какой-то момент я тоже попросился. Сказали терпеть. «Я уже до боли терплю, не отведёте — тут случится беда». Меня отвели, после этого других тоже стали отводить. Там был один более-менее человечный, если можно так сказать, сотрудник милиции: когда вёл, руки не скручивал, держал для вида, а когда я вышел, сказал: «Надеюсь, мы здесь больше не увидимся». Это было своего рода пожелание удачи. Усадил на место, в шею не ткнул. Чудо!
Так мы сидели очень долго. Парней было много, девушек было четыре. Жена потом рассказала: когда у девушек брали показания (их выводили для этого), сказали, что одну надо оставить. Сначала им предложили самим выбрать, кто останется, потом устроили «лотерею», предложили отгадать число. Они отказались. Тогда начали смотреть штрафы ГАИ и оставили девушку с тремя штрафами (у других было меньше), ей дали 14 суток. Остальных девушек отпустили, включая мою жену. Но тогда я этого не знал.
Надо понимать, что все эти дни, вплоть до освобождения, я не знал о том, куда увели мою жену. Просто в какой-то момент назвали её фамилию, сказали взять вещи и выпроводили из зала. Нас позже сопроводили точно так же, только не на свободу, а в автозак. Представьте это состояние неизвестности: мне было стыдно, что жена туда попала, что её могут бить, что я не могу её защитить. Это тоже пытка.
Потом нас снова выводили «на коридор», брали показания, у них была большая неразбериха. Фамилия, имя, где задержали, снова должность, снова смех, отношение к воинской службе. «Лейтенант запаса». — «Молодец, гы-гы». Пинали наши рюкзаки, брали вещи, раскладывали и комментировали. Тех, кто вёл видеозапись, называли то ли «телевизионщики», то ли «репортёры».
Примерно через 12 часов в актовом зале Московского РУВД нас, согнутыми, стаскивают с четвертого этажа, на крыльце передают омоновцам и как куски мяса закидывают в автозак. На улице уже день 10 августа и жара. Бьешься об стену и попадаешь в маленький карцер на одного человека — «стакан». Снизу пару дырочек и сверху одна — для дыхания. Там уже есть человек, вас закрывают. Потом запихивают третьего, ему уже негде сидеть, он стоит. Мы выезжаем
Говорят по-свински, воздуха нет, у людей паника. Ты думаешь: «Что со мной не так? Почему я, что они хотят с нами сделать? Мы ведь ехали домой, нас, считай, вытащили из пробки».
Думаешь, ну ладно, сейчас привезут на Володарку или Окрестина — там прояснится. Но ничего подобного, ты едешь и едешь, едешь и едешь.
Потом слышишь, что кто-то сквозь щели видит лес, и думаешь, неужели они везут тебя расстреливать. Думаешь о жене, что у неё повышенное давление, панические атаки, она не переживёт автозак. Я же не знал, что её отпустили. Это был самый страшный момент.
Наконец подъезжаем к тюрьме. Жодино. Стоим, двери не открывают, дышать невозможно. Людям становится очень плохо, парень, который ехал в нашем «стакане» стоя, не мог уже двух слов связать. Просим открыть двери — нет, «надо было дома сидеть». Только когда мы стали кричать, что люди умирают, что их за это засудят, они открыли двери и принесли воды. Даже сказали нам примерное время — около трёх.
Завозят на территорию тюрьмы, открывают дверь — стоит куча сотрудников с дубинами, и нужно согнутым бежать вниз в подвал. Если бежишь плохо, тебя бьют. Я, видимо, бежал хорошо. Потом нас ведут по каким-то коридорам, где-то ставят и вызывают на досмотр и медосмотр. На досмотре был добрый, уже пожилой сотрудник. Сказал «не волнуйтесь, завтра вас выпустят». Даже не попросили приседать и тому подобные вещи делать. На медосмотр меня не вызывали — наверное, им надоело.
В 6-местной камере вначале нас было 19 человек. Сокамерники, приехавшие из Московского РУВД, сказали, что женщин отпустили на свободу, благодаря этому я заставил себя поверить в то, что 1) моя жена здорова и 2) расскажет родственникам, что по состоянию на 10 августа я тоже был здоров.
Все люди в камере были очень разные. У одного парня в рюкзаке был кастет, на ногах — берцы (их даже хотели забрать), за это его избили. Был ещё парень, повар, он поехал за город с друзьями выпить, и после вокзала его, нетрезвого, приняли — в рюкзаке нашли маленький перочинный ножик, за это избили. Был кондитер, хоккеист, музыкант, ВДВшник, дальнобойщик. Самому старшему — 36 лет.
Потихоньку людей начали уводить, к ночи на 11 августа нас осталось 9 человек. Нас не кормили и не поили (в камере уже был туалет, мы пили из-под крана). Утром 11 августа открывается окошко в двери и туда дают несколько буханок хлеба, нарезанных крупными ломтями, и мешочек сахара. И это всё? Часов 36 с момента задержания нас не кормили. Мы уже решили, что будем этот хлеб экономить, но через 15 минут нам принесли кашу и чай. Вах! С тех пор кормили три раза в день. Еда была невкусная, с волосами, но всё равно это было по-барски.
Ночью на 12-е слышим, что во двор въезжают автозаки. Ой-ёй, что же будет. Слышим, что кому-то скорую вызывают. Открывается дверь, и к нам закидывают десятого человека, программиста. Он хромает, по нему видно, что ему совсем плохо. Я встаю, освобождаю место. Он ложится и начинает рассказывать. Его задержали 10 августа в 18.50. Он шёл домой от своей девушки, у него в рюкзаке был хлоргексидин и бинты, а в телефоне — фото с улиц от 9-го. Били его два часа. Омоновцы менялись посменно, потому что уставали бить. Могу ошибаться, но, по-моему, это было тоже Московское РУВД. Если это так, то можно представить, как они озверели на следующий день. Все говорят, это две большие разницы.
Нос у парня, наверное, был сломан, так как он опух, синяки под глазами, ягодицы — синие и чёрные — такого цвета, как потом появились на фото с Окрестина. Зубы сколоты, говорит, их выбили, когда его ударили головой о пол. Говорит, пытались изнасиловать его дубиной — почему не изнасиловали, не знаю, но пытались. В туалет их, он рассказывал, не пускали совсем, и по всем нуждам в автозаке они ходили под себя.
Автозаки, оказывается, разные бывают — у них был опенспейс. В какой-то момент, говорит, подошёл омоновец, достал пистолет, передёрнул затвор и сказал, что может перестрелять их всех на хрен — ему ничего за это не будет. Я не представляю, что у переживших это ребят сейчас в голове.
Несмотря на всё, он не пал духом. Таких добрых людей, как он, я вообще не видел. Он говорил, что медикаменты, которые он нёс, предназначались и для протестующего, и для раненого омоновца. Он был против эскалации конфликта, он был только за мирный протест. Он принёс в нашу камеру доброту и свет.
Там никто не плакал, наоборот, мы шутили и всё время старались говорить. Как только мы замолкали, становилось страшно. Слёзы появились уже когда я вышел из Жодино. До этого нельзя было давать слабину. Мы же не знали, на сколько нас задержали — на год, на три года. У меня были мысли: а вдруг народ проигрывает? А вдруг выигрывает? И ты не знаешь, что хуже лично для тебя в этот момент: вдруг сейчас забегут и начнут бить?
11 августа начались суды, но до нас они не дошли. А 12-го нас вывели на утреннюю проверку в коридор, поставили лицом в сетку и нескольких человек развернули. В основном длинноволосых, молодо выглядящих рубят. Повернули ещё одного, коротко стриженного, посмотрели в лицо, повернули обратно, сказали: «Ещё посидишь, твой поезд ушёл».
Фамилии записали и повели обратно в камеру. Мы не знали, что это значит. Нас уже выпустят, ура или что? Из окна камеры слышим женский голос и понимаем, что судья уезжает (одного из нашей камеры вызывали на допрос, и мы знали, что судья — женщина и что она на территории тюрьмы). Значит, сегодня суда не будет и нас не выпустят. Я уже представлял, что вернусь на похороны бабушек (забегая вперёд — они так и не узнали, где я был).
Родители в 7 утра «нашли» нас с женой в Московском РУВД. Хотя сотрудники нагло лгали, что ни меня, ни жены там нет. Потом вышла моя жена. Потом моя мама увидела, что от РУВД отъезжают автозаки, поехала за ними и ехала так до самого Жодино. И только там еле-еле она уговорила проверить списки и подтвердить, что я в Жодино. Не у всех родственников было такое знание. Но адвоката ко мне не пустили, передачи не принимали.
В ночь на 13-е снова слышим автозаки, слышим, что много людей. Один из наших говорит: «Чувствую, нам сейчас двоих в камеру подселят». А нас уже и так десять в шестиместной камере. Открывается дверь: «Пошли, пошли!» — и к нам заводят ещё десять человек.
Ребят привезли с Окрестина. Они начали рассказывать страшные истории, но мы попросили их лечь спать: завтра утром поговорим. Мы втроём со «старенькими» были на одной кровати, кто-то на лавочке, кто-то лёг на пол и сказал, что у нас тут просто рай после Окрестина.
Потом открывается дверь: «Трое старых на выход». Мы не выходим, нам тут уже «нравится», наконец называют три фамилии, мою в том числе. Нас ведут на второй этаж, из кладовой выходит уставший, растрёпанный майор, говорит: «Иди в ту комнату». — «Я боюсь». — «Не бойся, всё в порядке». Я захожу, а там наши вещи.
Потом нас спустили вниз и дали подписать бумагу «обязуюсь явиться в суд по вызову». Майор прочитал небольшую лекцию, чтобы мы в Жодино, его родном городе, не дебоширили, иначе сюда вернёмся. Мы его спросили, а как нам в Минске не быть задержанными по пути домой. Мы не шутили, это был серьёзный вопрос, на что майор сказал: «Честно, не знаю, я в этой тюрьме уже несколько дней живу».
Получается, нас выпустили примерно через 72 часа после задержания. Так как суды пройти не успели, они, видимо, вспомнили, что есть такая строка в законодательстве. До смешного! Все остальные нормы не работают, а про эту вспомнили.
Хочу подчеркнуть большую разницу между милиционерами из Московского РУВД и жодинскими. У одного парня болела голова, таблетки ему не давали. Но когда привезли программиста и вызвали «скорую», по жодинским стало видно, что они сами в шоке от того, что творится в Минске второй день подряд. Они сразу принесли таблетки от головы.
В Жодино нас не били. Охраняли нас, видимо, не сотрудники тюрьмы: они были в милицейской форме.
В какой-то из дней мама с женой приезжали в Жодино, услышали разговор двух человек, которые двигались в сторону тюрьмы, и поняли, что это сотрудники тюрьмы, едут писать заявления об увольнении.
Когда вышли из тюрьмы, там было много родственников, волонтёров с фотографиями, они просили опознать их ребят, но мы не могли им помочь, так как всё время были головами в пол и знали только своих сокамерников. Так как к тому времени мы уже слышали истории с Окрестина, говорили родственникам: если ваши сюда попали и им не вызвали «скорую», значит, они относительно в порядке.
Открыл Slack, а там — поток поддержки от коллег, встретил жену, маму. Вот когда открыл Telegram-канал c новостями, тогда уже подрасклеился. Потом узнал, что нам ещё могут дать суток. Такая смесь чувств: и горько от того, что произошло, и радостно от того, какие у нас люди, не бросили нас. Думаю, что многих освободили и перестали бить только благодаря простым белорусам.
Очень странное чувство, оно возникло ещё когда Бабарико и Цепкало не допустили к выборам. Мы честно работаем, платим налоги, а они за наши деньги так поступают — неужели я причастен к этому злу? Потом, когда за наши же деньги с нами обращались как с животными, эта мысль пришла вновь. В автозаке — куча невинных людей. Да даже если бы они были в чём-то замешаны, есть презумпция невиновности, есть гуманное отношение. Даже к убийцам так нельзя относиться, тем более без суда и следствия. Было видно, они верили в то, что мы дурачки какие-то, которым дома не сидится.
Было чувство, что они — хозяева ситуации. Это выглядело так, что они сделают что угодно, и им ничего не будет.
Страха или сомнения у них не было никакого. В первый день они ещё не озверели до конца, во второй день и дальше… Только не пишите это: видите, у меня страх уже на подкорке.
Для меня это удивление — что люди могут быть настолько жестокими без причины. И что в XXI веке могут быть настоящие пытки. Я думал, если ты сопротивляешься при задержании, тебе дают два раза по ноге, заводят в автозак, заставляют подписывать неправильный протокол, от безысходности ты его подписываешь и потом сидишь 15 суток в камере с прекрасными людьми.
Но оказалось, что до камеры тебя могут сделать сделать инвалидом, покалечить физически и морально, и им ничего за это не будет.
В камере мы обсуждали фашизм. У нас принято использовать слово «фашист» как обзывательство. Но в данном случае это реальный фашизм, без преувеличения. Я читал Солженицына, Ремарка об НКВД, гестапо — оказывается, всё это есть у нас, в XXI веке. Но…так нельзя. Это в голове не укладывается. Такое прощать нельзя. Никаких самосудов, но надо честно судить за это преступление. Все побои должны быть зафиксированы, все показания даны. Иначе это повторится с кем-то ещё.
Как выживали? Ты себя убеждаешь, что жену отпустили, потом — что родственники о тебе знают, потом — что через пару суток тебя отпустят. Ты себя убеждаешь во всём хорошем, иначе — тупик. Ты за бетонными стенами с кучей решёток, твои права никак не соблюдаются…
На другой день после того, как меня отпустили из Жодино, мы с женой попали в пробку на Притыцкого. Люди как раз выходили на акции солидарности. Мы стояли в пробке, машины сигналили, люди махали друг другу, а нам было очень страшно. Потому что мы стояли в такой же пробке на Кальварийской, и тогда даже не сигналили.
С прошлой недели я ещё не работаю. Хотел, но не смог. Сложно было найти мотивацию. Пару дней назад стоял вопрос жизни и смерти, а тут какой-то клиент хочет что-то обсудить, даже смешно. Но потихоньку втягиваюсь. Один клиент захотел нас подбодрить и пожертвовал как минимум 1 Биткоин (около 11 тысяч долларов) на благотворительность в Беларуси.
Были какие-то мечты, думали о детях, о жилье, хотелось развиваться и идти вперёд, а сейчас — такая апатия ко всему. Хотя я видел намного меньше других.
Все ребята очень переживали за меня. Наша бухгалтер была волонтёром на Окрестина — у неё была просто истерика. Она всех этих ребят видела. Взрослая женщина просто рыдала в голос. Все ребята солидарны, у всех похожая позиция. Я ими нереально горжусь и вообще всеми горжусь.
Релоцировались? Теперь вы можете комментировать без верификации аккаунта.